Неточные совпадения
Нет, поднялась вся нация, ибо переполнилось терпение
народа, — поднялась отмстить за посмеянье прав своих, за позорное унижение своих нравов, за оскорбление
веры предков и святого обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов, за угнетенье, за унию, за позорное владычество жидовства на христианской земле — за все, что копило и сугубило с давних времен суровую ненависть козаков.
— Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская
вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие
народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..
— Нет, нет! — воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, — я не хочу верить, что вы, господа, точно знаете русский
народ, что вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский
народ не такой, каким вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он не может жить без
веры…
Создавший себе в семидесятых годах славу идеализацией крестьянства, этот литератор, хотя и не ярко талантливый, возбуждал искреннейший восторг читателей лиризмом своей любви и
веры в
народ.
Наконец мы, более или менее, видели четыре нации, составляющие почти весь крайний восток. С одними имели ежедневные и важные сношения, с другими познакомились поверхностно, у третьих были в гостях, на четвертых мимоходом взглянули. Все четыре
народа принадлежат к одному семейству если не по происхождению, как уверяют некоторые, производя, например, японцев от курильцев, то по воспитанию, этому второму рождению, по культуре, потом по нравам, обычаям, отчасти языку,
вере, одежде и т. д.
И мыслью пробежав по всем тем лицам, на которых проявлялась деятельность учреждений, восстанавливающих справедливость, поддерживающих
веру и воспитывающих
народ, — от бабы, наказанной за беспатентную торговлю вином, и малого за воровство, и бродягу за бродяжничество, и поджигателя за поджог, и банкира за расхищение, и тут же эту несчастную Лидию за то только, что от нее можно было получить нужные сведения, и сектантов за нарушение православия, и Гуркевича за желание конституции, — Нехлюдову с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что всех этих людей хватали, запирали или ссылали совсем не потому, что эти люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с
народа.
— Этого я вам не могу сказать. Могу сказать только то, что интересы
народа, охраняемые нами, так важны, что излишнее усердие к вопросам
веры не так страшно и вредно, как распространяющееся теперь излишнее равнодушие к ним.
— Не только сослать в места не столь отдаленные, но в каторгу, если только будет доказано, что, читая Евангелие, они позволили себе толковать его другим не так, как велено, и потому осуждали церковное толкование. Хула на православную
веру при
народе и по статье 196 — ссылка на поселение.
И в христианском мире возможен пророческий мессианизм, сознание исключительного религиозного призвания какого-нибудь
народа, возможна
вера, что через этот
народ будет сказано миру слово нового откровения.
Но и почитание святости, этот главный источник нравственного питания русского
народа, идет на убыль, старая
вера слабеет.
О, он не в великолепных кардинальских одеждах своих, в каких красовался вчера пред
народом, когда сжигали врагов римской
веры, — нет, в эту минуту он лишь в старой, грубой монашеской своей рясе.
Из
народа спасение выйдет, из
веры и смирения его.
Наступает и в
народе уединение: начинаются кулаки и мироеды; уже купец все больше и больше желает почестей, стремится показать себя образованным, образования не имея нимало, а для сего гнусно пренебрегает древним обычаем и стыдится даже
веры отцов.
Я уверен, что подобная черта страдания перед призванием была и на лице девы Орлеанской, и на лице Иоанна Лейденского, — они принадлежали
народу, стихийные чувства, или, лучше, предчувствия, заморенные в нас, сильнее в
народе. В их
вере был фатализм, а фатализм сам по себе бесконечно грустен. «Да свершится воля твоя», — говорит всеми чертами лица Сикстинская мадонна. «Да свершится воля твоя», — говорит ее сын-плебей и спаситель, грустно молясь на Масличной горе.
В их решении лежало верное сознание живой души в
народе, чутье их было проницательнее их разумения. Они поняли, что современное состояние России, как бы тягостно ни было, — не смертельная болезнь. И в то время как у Чаадаева слабо мерцает возможность спасения лиц, а не
народа — у славян явно проглядывает мысль о гибели лиц, захваченных современной эпохой, и
вера в спасение
народа.
Одно время К. Леонтьев верил, что на Востоке, в России, возможны еще культуры цветущей сложности, но это не связано у него было с
верой в великую миссию русского
народа.
Славянофилы думали, что в простом
народе, в крестьянстве более сохранилась русская народность и православная
вера, характерная для русского
народа, чем в классах образованных и господствующих.
В противоположность марксизму он утверждает свою
веру в стихийность
народа, и прежде всего русского
народа.
В письме к Мишле, в котором Герцен защищает русский
народ, он пишет, что прошлое русского
народа темно, его настоящее ужасно, остается
вера в будущее.
В последний период жизни он окончательно теряет
веру в будущее России и русского
народа и пророчествует о грядущей русской революции и наступлении царства антихриста.
То, что называли у нас двоеверием, т. е. соединение православной
веры с языческой мифологией и народной поэзией, объясняет многие противоречия в русском
народе.
И всегда в основании лежала
вера в
народ как хранителя правды.
Материализм был предметом религиозной
веры, и противники его в известную эпоху трактовались как враги освобождения
народа.
Г. Федотов подчеркивает, что в духовных стихах недостает
веры в Христа-Искупителя, Христос остается судьей, т. е.
народ как бы не видит кенозиса Христа.
Чтобы слиться с
народом и его
верой, он одно время принуждал себя считать православным, соблюдал все предписания православной церкви, но не в силах был смириться, взбунтовался и начал проповедовать свою
веру, свое христианство, свое Евангелие.
При таком философском миросозерцании трудно было оправдать мессианскую
веру в русский
народ, трудно было обосновать философию истории и этику Герцена.
Вера в русский
народ принуждает нас думать, что Запад не в силах выйти из кризиса без истины, хранящейся на Востоке, в восточном православии, в восточной мистике, в восточном созерцании Божества.
Народ есть предмет
веры, а не предмет чувственного восприятия.
— «Оттого, говорят, что на вас дьявол снисшел!» — «Но отчего же, говорю, на нас, разумом светлейших, а не на вас, во мраке пребывающих?» «Оттого, говорят, что мы живем по старой
вере, а вы приняли новшества», — и хоть режь их ножом, ни один с этого не сойдет… И как ведь это вышло: где нет раскола промеж
народа, там и духа его нет; а где он есть — православные ли, единоверцы ли, все в нем заражены и очумлены… и который здоров еще, то жди, что и он будет болен!
Мимо матери мелькали смятенные лица, подпрыгивая, пробегали мужчины, женщины, лился
народ темной лавой, влекомый этой песней, которая напором звуков, казалось, опрокидывала перед собой все, расчищая дорогу. Глядя на красное знамя вдали, она — не видя — видела лицо сына, его бронзовый лоб и глаза, горевшие ярким огнем
веры.
— Отчего же и нет? Ведь вы же умный человек и, конечно, сами не веруете, а слишком хорошо понимаете, что
вера вам нужна, чтобы
народ абрютировать. Правда честнее лжи.
Цель всего движения народного, во всяком
народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание бога, бога своего, непременно собственного, и
вера в него как в единого истинного.
Знайте наверно, что все те, которые перестают понимать свой
народ и теряют с ним свои связи, тотчас же, по мере того, теряют и
веру отеческую, становятся или атеистами, или равнодушными.
Кто теряет эту
веру, тот уже не
народ.
Когда боги становятся общими, то умирают боги и
вера в них вместе с самими
народами.
Впоследствии, когда мне удалось видеть много таких и подобных хранителей старой
веры, и в
народе, и в интеллигенции, я понял, что это упорство — пассивность людей, которым некуда идти с того места, где они стоят, да и не хотят они никуда идти, ибо, крепко связанные путами старых слов, изжитых понятий, они остолбенели в этих словах и понятиях.
Было сие весьма необдуманно и, скажу, даже глупо, ибо
народ зажег свечи и пошел по домам, воспевая „мучителя фараона“ и крича: „Господь поборает
вере мучимой; и ветер свещей не гасит“; другие кивали на меня и вопили: „Подай нам нашу Пречистую покровенную Богородицу и поклоняйся своей простоволосой в немецком платье“.
— Удается это потому, — сказал он, — что
вера роскошь, которая дорого
народу обходится.
Всё это и поклонение лицам и иконам внесено в богословие, в катехизисы; этому старательно учат
народ теоретически и практически, всеми средствами торжественности, блеска, авторитета, насилия гипнотизируя его, заставляют его верить в это и ревниво оберегают эту
веру от каждой попытки освобождения
народа от этих диких суеверий.
И вот эта-то
вера, и никакая другая, называемая православной, т. е. настоящей
верой, под видом христианской, всеми силами в продолжение многих веков и с особенным напряжением теперь внушается
народу.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой
вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении
народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
Если покорялись когда люди целыми
народами новому религиозному исповеданию и целыми
народами крестились или переходили в магометанство, то совершались эти перевороты не потому, что их принуждали к этому люди, обладающие властью (насилие, напротив, чаще в обратную сторону поощряло эти движения), а потому, что принуждало их к этому общественное мнение.
Народы же, которые силою принуждались к принятию
вер победителей, никогда не принимали их.
Около Думы
народ. Идет заседание. Пробрались в зал. Речь о войне, о помощи раненым. Какой-то выхоленный, жирный, так пудов на восемь, гласный, нервно поправляя золотое пенсне, возбужденно, с привизгом, предлагает желающим «добровольно положить живот свой за
веру, царя и отечество», в защиту угнетенных славян, и сулит за это земные блага и царство небесное, указывая рукой прямой путь в небесное царство через правую от его руки дверь, на которой написано: «Прием добровольцев».
— Отдаем все наши имущества! Умрем за
веру православную и святую Русь! — загремели бесчисленные голоса. — Нарекаем тебя выборным от всея земли человеком! Храни казну нижегородскую! — воскликнул весь
народ.
Он не видел Минина, не слышал слов его; но видел общий восторг
народа, видел радостные слезы, усердные мольбы всех русских и, как отступник от
веры отцов своих, не смел молиться вместе с ними.
Этот спасительный пример и увещательные грамоты, которые благочестивый архимандрит Дионисий и незабвенный старец Авраамий рассылали повсюду, пробудили наконец усыпленный дух
народа русского; затлились в сердцах искры пламенной любви к отечеству, все готовы были восстать на супостата, но священные слова: «Умрем за
веру православную и святую Русь!» — не раздавались еще на площадях городских; все сердца кипели мщением, но Пожарский, покрытый ранами, страдал на одре болезни, а бессмертный Минин еще не выступил из толпы обыкновенных граждан.
— Нет, любезный, не говори этого. Пустой речи недолог век. Об том, что вот он говорил, и деды и прадеды наши знали; уж коли да весь
народ веру дал, стало, есть в том какая ни на есть правда. Один человек солжет, пожалуй: всяк человек — ложь, говорится, да только в одиночку; мир правду любит…
Разрушена
вера, ныне мятутся
народы вне её священной крепости, и отовсюду на беззащитных устремляются люди развращённого ума, пленяют их своей дьявольской хитростью и влекут на путь преступлений против всех законов твоих, владыко жизни нашей…»
По словам Зайончека, целью общества было: изыскание средств к освобождению и соединению христианских
народов путем
веры.
Неужто он в самом деле таков, что сомневается даже в потребности самих государств… отдельных «языков»… отдельных
народов…
вер…